Автоматическое оружие, изготовленное в Хонсю или на мысе Доброй Надежды, работало прекрасно. Нападение опять свелось к перестрелке одиночными выстрелами между несколькими стрелками, ведущими огонь из гущи мертвых и раненых, и защитниками здания штаба.
Клоет открыл кожух пулемета, чтобы охладить его. Он откинулся к стене.
– Дерьмо, – сказал он. Затем, заметив Нобуру, засмеялся громко. – Ехать так далеко, чтобы стрелять в цветных. – Он широко улыбнулся, и его белые зубы ярко заблестели на покрытом пороховой гарью лице. – Смешно, но я не помню, чтобы об этом говорили хотя бы на одном из инструктажей. – Забыв о вежливости, он пристально смотрел на Нобуру как человек, точно знавший, что все летит в тартарары и кто в этом виноват.
Нобуру ничего не сказал. Он просто посмотрел на тяжелые черты лица этого человека.
Кожа Клоета блестела в свете горящих вокруг пожарищ, и он был одинаково похож и на трудновоспитуемого рядового, и на полковника.
– Знаете, они все ушли, – продолжал Клоет. Он пощупал рукой карман своего кителя и вынул помятую пачку сигарет. Там, вдали, опять послышались одиночные выстрелы. – Это наши местные националисты, – сказал он, держа помятую сигарету во рту. – Все оставшиеся силы безопасности союзников. За исключением пары до смерти напуганных офицеров, которые в любом случае ничего не стоят. Все они перебежали к этим сумасшедшим типам. – Он бросил сгоревшую спичку в сторону толпы. – Они взяли свое оружие и смылись. Слава Богу, что у нас на некоторых сторожевых башнях были часовые япошки. – Прищурившись, он посмотрел на Нобуру. – Я хотел сказать, японцы.
Вдалеке раздался новый звук. На этот раз пение. Азиатская мелодия была одинаково непривычна для слуха Нобуру и для слуха Клоета. Вначале были слышны только несколько голосов. Затем их поддержали другие. Скоро пение было громче пулеметного огня, оно отражалось от стен, разносилось по улицам, и отраженный звук казался совсем другим, и создавалось впечатление, что несколько отстоящих друг от друга групп поют одновременно.
– Кровавый концерт, – заметил оставшийся сержант. По тону его голоса было видно, что он нервничает.
Клоет кивнул самому себе.
– Их там очень много, – сказал он. Он говорил и продолжал курить, держа сигарету во рту. – Превосходство в численности, как ни говори, неплохо и с военной точки зрения.
– Вы не обязаны здесь оставаться, – произнес Нобуру по-английски, который он несколько лет изучал в колледже. – Это уже чисто японская война. Вы можете вызвать одно из ваших транспортных средств, чтобы вывезти своих людей. – Нобуру взглянул на огромную фигуру полковника, растянувшуюся прямо около его колен. – И вы сами тоже можете улететь.
Клоет засмеялся, причем так громко, что его смех был отчетливо слышен на фоне пения толпы.
– Это очень щедро с вашей стороны, генерал Нобуру. Чрезвычайно щедро. Но пока мы собираемся болтаться здесь.
Рядом с ним другой южноафриканец устало фыркнул от смеха. Но Нобуру не понимал, почему они смеялись.
– Как хотите, – сказал он, – можете остаться и принять участие в сражении. Но я освобождаю вас от выполнения условий вашего контракта, учитывая изменившиеся обе…
– Ну хватит, – сказал Клоет. – Я убежал бы отсюда, если бы мог. Но ваши местные дружки захватили взлетно-посадочную полосу, пока вы смотрели свои чудесные сны. Сейчас Баку – закрытый город. – Своими фарфоровыми, как у животного, глазами Клоет посмотрел вверх. – Можно пожалеть ребят на взлетно-посадочной полосе. Толпа настроена далеко не гуманно.
Два человека появились из защищенного прохода, ведущего от лифта и лестничной клетки. Один из них был очень большим и расхлябанным, и его руки и ноги казались вялыми, даже несмотря на тяжесть ящиков и коробок, другой, тащивший автомат, был небольшого роста и очень собранным. Это были сержант Терребок, принесший боеприпасы для Клоета, и Акиро.
Южноафриканец сбросил ящики с боеприпасами один за другим.
– Это последние, сэр, – сказал он Клоету.
Затем он повернул лицо в ту сторону, откуда раздавалось пение. В профиль он был похож на собаку, почуявшую очень крупную дичь.
– Страшновато, не правда ли? – сказал он.
Пулеметная очередь заставила его пригнуться и опуститься на колени.
– Господин генерал, – сказал Акиро. Несмотря на то, что он говорил шепотом, его слова звучали очень резко. Затем он начал говорить очень быстро по-японски, чтобы южноафриканец не смог понять его. – У нас возникли непредвиденные трудности.
Нобуру чуть было не рассмеялся вслух. Ему показалось, что Акиро приобрел удивительный новый талант к преуменьшению.
– Ну, – сказал Нобуру, заставляя себя сохранять серьезность, – продолжайте же, Акиро.
– У нас нет достаточного количества боеприпасов для стрелкового оружия. Никто не предполагал… Казалось, нет необходимости иметь запасы боеприпасов, так как никто не думал, что может возникнуть подобная ситуация.
– Да, – согласился Нобуру, – не было абсолютно никакой необходимости. Что еще?
– Если они вдруг продолжат наступление на штаб, полковник Такахара не знает, сколько еще времени мы сможем поддерживать плотность огня, необходимую для отражения противника. Может, одну атаку, самое большее – две. – Акиро откинул голову, как лошадь, стряхивающая капли дождя. – Я все еще не могу поверить, – сказал он, – что американцы настолько умны, что могут манипулировать нашими союзниками.
Нобуру чуть было опять не поправил молодого человека. Но он понял, что это бесполезно.
Когда они все погибнут, тогда будет существовать школа историков, возглавляемая Акиро, которая будет утверждать, что все произошло только благодаря махинациям американцев и их долларам. Нобуру знал, что это не так. Но его сограждане были жителями островов не только в прямом смысле. Возможно, самое худшее состояло в том, что ограниченность их островной территории проявлялась в утере способности понимать силу иррациональной веры.